Улыбка Бога [СИ] - Михаил Гвор

Последние слова утонули в общем смехе.

— Ну так вот! — продолжил «травить» рядовой. — Перебил ты меня, чичас вспомнить не могу… Точно! Что птица та страшная и воняет хуже нужника, то дело десятое! А вот что они своей стаей бомбежку сорвали, да двух «Юнкерсов» в болото вогнали, так за то я не только могилку той образине вырою, но и табличку приделаю. И напишу на ней крупными буквами: «Неизвестный науке звероптиц, героически павший в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками!»

Все-таки Василек везучий. Это еще дед с бабкой говорили, да он и сам знал.

Берегиню кто встретил? Василек! И не испугался дива лесного, а поговорить отважился. И деревню тем спас. Вот только берегиня пропала куда-то, как одежу, деревенскими бабами сработанную, забрала. Василек каждый день на ту полянку приходит, а Светы нету. Ну и ладно, нету, так нету, что уж сделаешь тут. У берегини свои дела, лесные, всяко важнее, чем с хлопчиком лясы точить.

Зато он еще одно чудо нашел! Чудо тоже мохнатое. Интересный, вообще, зверь. А здоровый какой! Спина выше Васильковой головы будет. Ненамного, но выше. Четыре ноги и два хвоста, сзади и спереди. Сзади тонкий, на бычий похож, а спереди здоровый, толстый. Зверь им рогоз рвет и в рот закладывает. Василек такого зверя на картинке видел. Слон. В Африке живет. И в Индии. Только на картинке слон без шерсти. И побольше ростом будет, там человек был рядом нарисован. И человек тому слону по колено.

А этот слоник маленький, но зато в шерсти весь. А ведь и такую картинку показывали! На другом уроке, на истории. Про древних людей учителка рассказ вела, как они на мамонтов охотились… Только в наших краях такие звери отродясь не жили. И маленький он что-то для мамонта. Может, потому что слоненок еще? Мамонтенок! Э, куда эта чуда мохнатая полезла, там же трясина! Стоит ступить — и всё, засосет!

— Не ходи туда, — закричал Василек зверю, — утопнешь!

Неважно, послушается тот, или просто спужается и убежит — лишь бы от болотины подале. Только слонику мохнатому те крики не слышны оказались. Как объедал заросли рогоза, так и продолжал этим заниматься. Потянувшись за очередной порцией, ступил еще на шаг вперед. Под толстенными лапами захлюпало…

Василек выломал лозину побольше и побежал к зверю. Не понимает словами, так по дупе объясним! Отгоним от болота, и все дела. На удары по боку, заросшему длинным волосом, зверь внимания и вовсе не обратил. А потом взял, да перехватил хворостину передним хвостоносом и засунул ее в рот. Сожрал, и вся недолга! И снова к болоту полез. Понятно, рогоз-то вкусный…

Ничего, сейчас! Что лозину схрумкал, то плохо. Зато мысль появилась разумная! Василек вытащил из котомки краюху хлеба, завернутую в тряпочку, отломил небольшой кусок и протянул зверю.

— На, ешь!

Мамонтенок задумчиво посмотрел на хлеб, повертел вокруг него кончиком переднего хвоста («Хобот» — вспомнил, наконец, хлопчик), осторожно взял незнакомое угощение и засунул в рот. Хлеб явно понравился. Зверь развернулся всем телом и потянулся к Васильку хоботом.

Но Василек, хоть и протягивал новый кусок, метров на пять от болота отступил. Слоник задрал хобот вверх, громко затрубил и побежал за ним. Пришлось отдать ему кусок. А следующий еще метров через десять, а потом… Когда краюха кончилась, болото было уже далеко.

— Всё, — сказал Василек, поглаживая большую косматую голову, — больше хлеба нет. Я потом еще принесу. Приду сюда и покричу: «Мишка!», а ты из лесу и выходи. Будешь теперь Мишкой.

Звереныш опять затрубил, и неторопливо направился в чащу.

Василек проводил неуклюжыша взглядом и тоже отправился домой.

Немцы подстерегли на опушке. Хотя нет, не подстерегали, и в засаде не сидели. Задумавшийся хлопчик выскочил им прямо в руки. Непростительно для лесовика. Но…

— Ти есть дер шлехт юнген, — уверенно говорил рыжий веснушчатый фриц, пока другой держал Василька за руки, — ти есть ходить к партизанен. Если ти говорить, где партизанен, ми тебя будем кормить. Если не говорить, тогда вир верден шиссен. Стрелять. Немного. Совсем чуть-чуть. Ду ферштейст?

Василек всё отлично понимал. Вот только если бы и знал о партизанах, то все равно не сказал бы ни словечка!

— Дяденьки, я про партизан не знаю, я корову ищу, заплутала корова-то! Вы не видели? Черная с белым. Левый рог немного обломан…

Подошел третий немец, похоже, офицер, что-то спросил у рыжего. Тот ответил. Офицер выплюнул жесткую лающую фразу и резко, без замаха ударил Василька кулаком. Сильно стукнул: сразу загудело в голове, на глаза навернулись слезы. Может, потому все остальное как в тумане и прошло… Откуда и как появился новый знакомый, хлопец вообще не заметил. Когда Василек поднялся на ноги, злой офицер уже валялся на земле, а мамонтенок, стоя одной лапой у него на груди не то бил, не то хватал хоботом рыжего.

Остальные немцы по-своему залопотали, зашумели… Стали подниматься стволы карабинов… Уже грохнул первый выстрел, когда из лесу вынеслись мамонты. Не детеныши, а взрослые звери… Все никак не меньше амбара, а вожак, что на острие клина шел, и вовсе, как сельсовет ростом.

Наверное, если бы фрицы порскнули в рассыпную, может чего и вышло хорошее. Глядишь, звери и не стали бы догонять. Но оружный человек завсегда сперва за оружие хватается. А потом бывает поздно. Десять метров для мамонта — не расстояние…

Через час Василек гордо въезжал в деревню верхом на Мишке. Остальные найденыши шли следом. Селяне сбегались со всех концов, но молчали. Только головами покачивали.

— Ну и зачем ты сюда зверей лясных приволок? — спросил старшак. — Делать-то с ими што собираешься?

— Та ну, дед! Была бы животина хорошая, а польза найдется! И шерсть у них добрая, и молока давать могут больше коровы. Раз малые есть, то у мамок молоко должно быть. А как они германцев топчут — то милое дило!

— О, який вумный, як вутка прямо. — осклабился Микола, — значит, найдется польза… Добре. Только сено им на зиму сам наготовишь, чай побольше лошади жрут! И котяхи за ними сам убирай!

— Э… Так нечестно, — заорал Василек, — молоко же усим!

— Добре, сено будет с усих! А котяхи убирать с хозяина. Твоя ж скотина…

Ргых думал. Это занятие ему начинало нравиться. А в первое время было тяжело. Очень тяжело. Даже голова болела с непривычки.

У Грыма получалось лучше. Посидел, пошевелил ушами, пошушукался с Звин и готово — гоняют стадо, заставляя заниматься какими-то совершенно непонятными делами. Но в результате, то еды побольше обнаружится, то, оказывается, в вымытой клетке не так воняет. А в конечном итоге «умники» даже вытащили стадо из плохой пещеры.

В общем, Ргых понял четко: надо научиться думать, как Грым. Иначе научится кто-то другой, и будет водить стадо он, а не Ргых. Вожака это категорически не устраивало.

А потому каждый день он сидел и думал. Сначала алмасты пытался размышлять после приема пищи. Ну не во время же еды заниматься всякой ерундой, так можно и голодным остаться: пока задумаешься — всё сожрут, забыв оставить главному. Однако и после оказалось тоже плохо — сильно спать хочется. Только мысль пришла — сразу заснул. Вот до того, как поешь — другое дело. Думается отлично. Но только о еде.

Неожиданно выручила приманка. Под ее неумолчную болтовню спать было невозможно. Потому каждый раз после завтрака, совмещенного с обедом и плавно переходящего в ужин, сытый Ргых усаживал недокроманьонца перед собой и заставлял распинаться. И думал. А когда уставал от мыслительных процессов, легкой затрещиной выключал «будилку».

От работы с приманкой обнаружилась еще одна польза. Слушая болтовню правозащитника, Ргых постепенно научился понимать его язык. Общий смысл длинных, как змея, фраз по-прежнему ускользал, но что значит каждое слово в отдельности, было ясно. Слова были красивые, только как ругательства слишком длинные: «демократия», «гуманизм», «либерализм»… Сразу и не выговоришь. Родные и короче, и емче.

Вот если удавалось подслушать разговор местных кроманьонцев, получалось наоборот. Слова были не всегда понятны, язык местных с правозащитным наречием не совсем совпадал, но общий смысл разговора Ргых улавливал. Наверное, потому что все разговоры были о простом и понятном. Женщины, еда. Повторить. Да и ругаются хорошо. Даже лучше и красивее, чем сами алмасты. Звин так же ругалась в плохой пещере.

Однажды Ргых додумался до того, что речи приманки вообще не имеют смысла, это просто брачный призыв. Но когда вожак послал к Вилкату женщину, тот не только не воспользовался. Правозащитник пришел в ужас, отбивался, что было сил, и кричал вполне понятные фразы. На всякий случай, поменяли женщину. Может быть, «будилка» любит дам попышнее. Но он и на других женщин реагировал так же. Может, надо было послать мужчин, но до этого Ргых не додумался, не было у алмасты такой нехорошей традиции.